Трудное время - Страница 8

К оглавлению

- А потому, что так нужно.

Щетинин наскоро допил стакан и вышел в переднюю. Дверь из столовой осталась незатворенною.

- Здравствуй! Что тебе нужно? - спросил он у мужика, вошедшего в то же время из сеней.

Мужик поклонился.

- К вашей милости...

- Зачем?

- Да все насчет того дела. Батюшка, Ликсан Василич!

Мужик стал на колени.

- Это ты все о телушке пристаешь? Встань, братец, встань! Как тебе не стыдно? Сколько раз я вам говорил, что это скверно. Я с тобой и говорить не буду, пока ты не встанешь.

Мужик встал.

- Ну, слушай! Пойми, что мне твоих денег не нужно, я от этого не разбогатею. Я беру с тебя штраф для твоей же пользы; для того, чтобы ты был вперед осмотрительнее, зря не распускал бы скотины. Сами же вы благодарить будете, что вас уму-разуму учат.

- И так много довольны, батюшка, Ликсан Василич. Благодарим покорно!

- Ну, вот видишь! Понимаешь теперь, что это для твоей же пользы?

- Понимаем-с.

- Ну, а коли понимаешь, стало быть и толковать нечего. Я тебе покажу, что лишнего ни одной копейки с тебя не требуют. Вот расписание, видишь? Печатное расписание от министра, сколько следует брать за потраву. Вот за корову, с первого июня по первое июля - рубль пятьдесят копеек...

- Тэк-с.

- Да за прокорм за трои суток по двадцати копеек, - шестьдесят копеек; всего: два рубли десять копеек. Так ведь?

- Это так точно.

- Пожалуй, на счетах прикинуть можно.

- Нет, что уж прикидывать.

- Ну, так чего же ты еще от меня хочешь?

- Мы ничаво... А как теперь насчет того, тыись, пуще сумляваемся, что быдто не по-суседски...

- Не по-суседски! Да ведь я тебе говорил.

- Это так-с.

- Закон. Понимаешь? - Закон.

- Слушаю-с.

- Так что ж я могу сделать? Ну?

Мужик молчал. Из столовой Рязанов, положив бороду на спинку стула, смотрел на эту сцену; Марья Николавна задумчиво катала из хлеба шарики.

- Прикажите за себя вечно бога молить, - вдруг сказал мужик и опять упал на колени.

Щетинин плюнул и ушел. Мужик еще несколько минут постоял на коленях, поглядел, поглядел, вздохнул и пошел по двору шаг за шагом, держа шапку в обеих руках.

- Ну что? Как меньший брат? - спросил Рязанов.

Марья Николавна заперла сахарницу и вышла в другую комнату. Щетинин походил из угла в угол, отворил окно.

- Черт знает, духота!.. Свинья - меньший брат, вот что я тебе скажу.

- Нет, я вижу, ты еще не умеешь молить порок, чтобы он тебе позволил... Оштрафовать себя, - сказал Рязанов, сидя за столом.

- Такая дрянь мужичонка! - продолжал между тем Щетинин.

- Когда ему что-нибудь нужно от меня, - ходит, клянчит, ноги целует, а случись так, что мне понадобится купить у него десяток яиц, так он готов рубашку снять.

- Это основательно. Ну, а другие-то как? - Хорошие?

- Если правду сказать, так и другие тоже со всячинкой; да не в этом дело. Мы сами виноваты. Нужно внушить им больше доверия; нужно, чтобы мы сами к себе были построже, тогда и они будут...

- Дешевле брать за яйца. Вероятно.

- Нет, будут строже к себе.

- Да будут ли?

- Конечно, будут.

- С какой стати?

- А с такой стати, что сами увидят.

- Что?

- Да что так лучше.

- А сам-то ты веришь, что так лучше будет?

- Еще бы! Что ты на меня смотришь? Какой же бы я был работник, если бы не верил в успех того дела, для которого работаю?

- То есть это - уверенность в невидимом, как бы в видимом 5, и в желаемом и ожидаемом, как бы в настоящем. Да, это приятно.

Щетинин, ничего не отвечая, стоял у окна и задумчиво смотрел на двор, потом, опомнившись, сказал:

- Да! Там постройка, - нужно съездить. Маша!

Марья Николавна вошла в столовую. Рязанов отправился на балкон.

- Я еду теперь, - говорил Щетинин жене, - тут придет ко мне баба, так ты... Поговори с ней!

- О чем же поговорить?

- Да она там тебе все это скажет сама. Ну, увидишь.

- Хорошо.

- Ты с ней хорошенько поговори. Знаешь, как ты хорошо-то говоришь.

Марья Николавна улыбнулась.

- А разве я когда не хорошо говорю?

- Нет; всегда, всегда. Умный ты мой! Ну, целуй меня!

К крыльцу подали беговые дрожки.

Рязанов стоял на балконе и смотрел в сад.

Прямо против него сквозь зеленую чащу акаций виднелась старая с провалившеюся крышей беседка, вся заросшая репейником и крапивою; дальше яблони цвели. За садом белела колокольня, а потом всё луга, воды, сверкающие на солнце, зеленые холмы и опять луга. В саду становилось жарко; только из кустов время от времени налетали тихие струи пахучей прохлады, вместе с торопливым щебетаньем притаившейся под кустом малиновки. Рязанов постоял на балконе и пошел бродить по саду. В одной аллее попался ему старик садовник, в белой рубашке, с белою бородою и с пучком салата под мышкою. Садовник снял картуз и низко поклонился. В кустах мелькнуло загорелое детское лицо со стручком во рту, но исчезло сейчас же, как только Рязанов взглянул на него; вслед за этим раздался по саду писк - и пятеро ребятишек кинулись со всех ног в малинник. Позади всех бежала отставшая от прочих маленькая девочка, плача и крича во все горло: - Ма-а-а. На пруду дворовая женщина полоскала белье. Заметив Рязанова, она подоткнула себе подол и, не оборачиваясь, поклонилась ему задом. Притаившиеся под берегом утки шумно бросились в воду...

Рязанов пошел было к себе во флигель, но в то время, как он проходил мимо дома, ему вдруг послышалось, что в сенях кто-то плачет. Он вошел на крыльцо. в сенях стояла Марья Николавна и разговаривала с крестьянскою бабою. Баба плакала, да и Марья Николавна имела расстроенный вид, но, желая скрыть свое смущение, она сказала Рязанову:

- Вот послушайте-ка, что она рассказывает.