Трудное время - Страница 9

Рязанов остался, но баба, не обращая на него никакого внимания, продолжала всхлипывать, говоря:

- Я ему баила: ты хушь бы людей-то постыдилси...

- Ну, а он-то что же? - спросила Марья Николавна.

- А он бат: чаво, бат, мне их стыдиться? Я, бат, перва у те косу всю вытаскаю, посля и зачну стыдиться.

- Мгм, - сделал Рязанов.

- Да уж что, сударыня, - продолжала баба, сморкаясь в рукав,

- Что уж говорить! Наше дело, известно, круг робятенок убиваисси, а им что? Озорство только у него на уме одно, мудрить над нашей сестрой. Ишь они мудрецы какие!

- За что ж он тебя бьет, я все-таки не понимаю, - сказала Марья Николавна.

- За что? - перепросила баба.

- Захотели вы, сударыня, у мужика понятия. Нешто он скажет, за что. Яму баба все одно вот - тьфу. Под руку подвернулась - хлоп. Уйди, говорит, ты от меня, постылая!..

Баба нагнулась и концом фартука утерла слезы.

- На кой, говорит, ты мне ляд таперя? Не видал нешто я дохлых-то. Только, говорит, ты на то и годисси - ворон пужать.

- Он тебя не любит, - тихо заметила Марья Николавна.

- Как не любить! Чаво ж яму еще? Я, чай, яму не чужая. Любить! Известно, где яму меня любить. Вон у меня грудь заложило, ни поднять, ни что. Что ж, нешто я этому рада, что я чижолая.

- Да-а! Вот оно что, - сказал Рязанов и пошел во флигель.

К обеду вернулся Щетинин с хутора, весь в пыли, усталый; снял галстух, выпил рюмку водки и молча сел за стол.

- Ну, что постройка - идет? - спросила его Марья Николавна.

- Идет, - нехотя ответил Щетинин. - Измучился я, как собака, - немного помолчав, сказал он и положил ложку на стол. - Такие скоты эти плотники! То сделали, что теперь нужно опять нижние венцы подымать. Они, знаешь, их не переметили как следует и перепутали; ну, и вышла такая гадость, что смотреть скверно: одно бревно так, другое эдак. Самый лучший лес у меня тут был наготовлен, они его весь испакостили. Теперь понимаешь, какая работа опять сызнова перекладывать весь сруб! Черт их возьми! Уж я их ругал, ругал... Мошенники!.. Ах, я и забыл, что ты здесь сидишь.

- Ничего, не стесняйся, - ответил Рязанов, продолжая есть.

- Нет, в самом деле, изо всякого терпения выводят.

- Ну, конечно, - заметил Рязанов.

- Посуди ты сам, - продолжал Щетинин, - Я им плачу почти вдвое, нежели сколько бы они получили у другого; потом, кроме того, мои харчи, и притом жалованье плачу помесячно.

- Да.

- Пришли ко мне оборванные, в ногах валяются: отец родной, есть нечего, дай работы! Ну, сжалился, взял их, одел, обул, за двоих подушное внес, вперед дал по целковому...

- И такая неблагодарность!..

- Нет, ведь что же? Стараешься, в самом деле. Уж, кажется, я ли для них не старался; а они вон какую штуку со мной сыграли. Они ведь этого и знать не хотят, что я по их милости убытку пятьдесят целковых понес. Далеко, видишь ли ты, бревна лежат, так им лень таскать. А? Как это тебе нравится?

- Нехорошо. Это с их стороны неблагородно, - сказал Рязанов, утирая салфеткою рот.

- Нет, серьезно?

- Чего ж тут. Понятное дело, что такого поступка одобрить нельзя.

- Ну, вот видишь. Так теперь ты скажи, имел ли я право назвать их мошенниками?

- Нет; мошенниками называть их ты права не имел.

- Почему?

- А потому, что этого тебе законом не предоставлено. Мало бы ты чего захотел. Этого нельзя. Ведь они уж вышли из крепостной зависимости?

- Вышли.

- Ну, так как же? Нельзя. Личное оскорбление. А вот к становому 6 - это другое дело.

- Я этого вовсе не желаю.

- А не желаешь, тогда лучше всего прямо войти с жалобою к посреднику, дабы повелено было на основании и так далее. Вот это уж всего вернее и... Приличнее, чем ругаться-то.

- Ах, да нет. Ты это...

- Ты думаешь, не взыщут? Нет, брат, теперь уж не те порядки пошли. Всё до последней копейки взыщут.

- Что ты говоришь!..

- Не отвертятся, не беспокойся.

Марья Николавна все время с напряжением следила за разговором и беспокойно взглядывала то на Рязанова, то на мужа; наконец, она не выдержала и, краснея, спросила взволнованным голосом:

- Да разве это хорошо - жаловаться в суд?

- А вы находите, что нехорошо? Почему же-с? - добродушно спросил Рязанов.

- А потому что... Их там наказывать будут... Я не знаю...

- Ну, так что же-с?

- Как - ну, так что же? Их посадят в тюрьму... Вообще это...

- Может быть, и посадят. Если увещания не подействуют и мерами кротости нельзя будет их склонить...

- Но ведь они бедные. Вы забываете... Откуда же они возьмут пятьдесят рублей?

- Ежели наличных денег не имеют, то, может быть, окажется движимость, скот.

- Ну, и...

- Продадут-с. Что ж им в зубы-то смотреть.

- Да ведь это я не знаю, что такое... Это варварство!..

- Очень может быть-с.

- Так как же вы предлагаете такие средства?

- Я никаких средств не предлагаю, я только напоминаю.

- Что же вы напоминаете?

- Я ему напоминаю его обязанности. Всякое право налагает на человека известные обязанности. Пользуешься правом, - исполняй и обязанности.

- Какие обязанности? Вы ему напоминаете, что он может, если захочет, злоупотреблять своим правом.

- Нисколько-с. Напротив; я ему напоминаю только о том, как следует благоприобретать, а злоупотребляет уж это он сам.

- Разве это злоупотребление, если он прощает этих плотников?

- А вы как же думали? Конечно, злоупотребление. Если бы он один только пользовался правом карать и миловать, тогда бог с ним, пусть бы его делал, что хотел. Если ему бог дал такую добрую душу, так что ж тут разговаривать. Хочешь идти по миру, ну и ступай. Но вы не забывайте, что нас много, что он, оставляя безнаказанными этих плотников, поощряет их на новые мошенничества и подает гибельный пример. А от этого мы все страдаем: он портит у нас рабочие руки.