Трудное время - Страница 10

Щетинин задумчиво смотрел в тарелку и водил по ней вилкою.

- Ну, хорошо еще, - продолжал Рязанов, - что я вот могу жить так, ничего не делая; но если бы я был рабочая рука, да я бы... Я бы непременно испортился. Я бы сказал: а! Так вот что! Стало быть, можно делать все, что хочешь. Пошел бы в кабак - эй, братцы, рабочие руки, пойдемте наниматься в работу! Сейчас пошли бы мы, нанялись к кому-нибудь сад сажать, набрали бы денег вперед, потом взяли бы насажали деревья корнями вверх, а дорожки все изрыли бы и ушли. Ищи нас! Что ж, разве это хорошо?

- Бог тебя знает, - наконец сказал Щетинин, - для чего ты все это говоришь.

- А для того и говорю, что не хочу тебя лишить дружеских советов. Вижу я, что друг мой колеблется, что ему угрожает опасность, что он может сделаться жертвою собственной слабости, да и нам всем напакостит; ну, вот я и не могу удержаться, чтобы не напомнить ему; я говорю: друг, остерегись, не поддавайся искушению, не поблажай беззаконию, ибо оно наглым образом посягает на нашу собственность. Священное право поругано, отечество в опасности... Друг, мужайся, говорю я, и спеши препроводить обманувшие тебя рабочие руки в руки правосудия...

Щетинин засмеялся, Марья Николавна нерешительно улыбалась, а лакей, стоя поодаль с чистою тарелкою в руке и насупившись, исподлобья посматривал то на того, то на другого и, по-видимому, ничего не мог понять.

- Вот ты говоришь, препроводить, - начал Щетинин, - Ну, хорошо; а что бы ты сказал, если бы я в самом деле так поступил?

- Чтo бы я сказал? Я сказал бы: вот примерный хозяин! И гордился бы твоею дружбою. И еще бы сказал: это человек последовательный; а лучшей кто бы мог хвалы тебе сказать?

- Так-то оно так, - со вздохом сказал Щетинин, - Да... Да нет, брат, я нахожу, что в некоторых случаях надо поступать непоследовательно. Маша, налей-ка мне квасу!

- Да. Ну, это как ты хочешь. Разумеется. Я тебя принуждать не буду; только уж...

- Да нет, видишь ли, - перебил его Щетинин, - штука-то в том, что в практическом деле такая строгая последовательность невозможна. Этого нельзя и требовать.

- Ну, да. С нас нельзя требовать, а с плотников можно. Это так.

- Нет, неправда. Этого и сравнивать нельзя.

- Почему же?

- А потому, что прежде всего у них нет никакой определенной цели, к которой бы они стремились.

- Вот что! Из чего же ты это заключил, любопытно знать?

- А из того, что я вижу всякий день.

- Например?

- Они только о том и стараются, чтобы как можно меньше работать и в то же время как можно больше получать.

- Мм. Что ж, это, по-моему, цель довольно определенная. Какой же тебе еще? Ты ведь, кажется, говорил, что у них нет никакой?

- Да разве это цель?

- Что же это такое?

- Это так, черт знает что, какое-то бессознательное стремление.

- Стремление! Стремление обыкновенно предполагает и цель. Ну, да хорошо, положим, стремление, и притом бессознательное. К чему же они стремятся? К тому вот, как ты говоришь, чтобы как можно меньше работать и как можно больше получать. Ты находишь, что это стремление нехорошее. Ну, а теперь позволь тебя спросить, ты сам-то к чему же стремишься? К тому, чтобы как можно больше работать и как можно меньше получать? Так, что ли?

- Н-не...

- Ну, так что ж тут разговаривать еще! Стало быть, стремления-то у нас с ними одни и те же; разница только в том, что мы сознательно желали бы их приспособить к нашему хозяйству, они же, как все глупорожденные, бессознательно упираются и всячески стараются схитрить. Ну, а на этот случай у нас средства такие имеются для понуждения их, средства, к народным обычаям приноровленные. Вот в древние века нравы были грубые, - тогда и орудия, которыми понуждались глупорожденные к труду, тоже были неусовершенствованные, как то: исправники, становые и проч., теперь же, когда нравы значительно смягчены и сельские жители вполне сознали пользу просвещения, и понудительные меры употребляются более деликатные, духовные, так сказать, а именно: увещания, штрафы, уединенные амбары и так далее. Вот и хороводимся мы таким манером и долго еще будем хороводиться, доколе мера беззаконий наших не исполнится. Только зачем же тут церемониться-то уж очень, нюню-то разводить зачем, я не понимаю. Штука эта самая простая, и весь вопрос в том, кто кого; стало быть, главная вещь не конфузься...

- Убирай, - Вставая из-за стола, сказал Щетинин лакею.

III

Вечером, часу в осьмом, дня через два по приезде, шел Рязанов берегом реки. Песчаная дорога, по которой он шел, извивалась между кустами и вела на мельницу. По ту сторону круто поднимался каменистый обрыв, поросший красноватым орешником, вперемежку с мелким курчавым дубом. С отлогого берега видна была серая, изрытая дорога, смело вьющаяся в гору, зеленая крыша водяной мельницы и барская усадьба, до половины сидящая в зелени. Солнца уже не было, только крутой берег реки весь был залит красноватым светом. В кустах сильно пахло сыростью и камышом. Рязанов шел потихоньку, глубоко погружая ноги в похолодевший песок. Позади его зашуршали колеса, он оглянулся: в кустах двигалась лошадиная морда с дугой, дальше показался мальчик в большом картузе и наконец батюшка в зеленой рясе и в шляпе с широкими полями. Батюшка ехал в полевых дрогах и, поравнявшись с Рязановым, спросил:

- Никак опять за рыбой ходил? Ах, извините! ошибся. Представилось мне, что это конторщик, - говорил батюшка, снимая шляпу.

- Мое почтение, - сказал Рязанов.

- Добрый вечер. Да вы не к господину ли Щетинину? Так прошу покорно садиться. А я, признаться, тоже было хотел его повидать.

Рязанов сел. Поехали.

- Вы, верно, приезжие? Ну, так. А я гляжу, гляжу, что такое? - ошибся. Ха, ха, ха! Вот прекрасно! Из Саратова?