Трудное время - Страница 20

- Не беспокойся. Насчет терпенья я... Да притом, вот и Рязанов, - Ведь он проживет здесь все лето, - он мне поможет, расскажет, как надо все делать.

-Рязанов?!. Да. - Щетинин поморщился. - Нет, уж ты лучше с этим к нему не обращайся.

- Почему же?

- Да так. Он вообще...

- Что вообще?

- Вообще... Он на это смотрит как-то странно.

Марья Николавна задумалась.

- Да разве ты с ним говорил что-нибудь об этом?

- Нет, не говорил, но мне так кажется, судя...

- Да нет; не может быть. Он не такой. Я, впрочем, сама с ним поговорю.

- Да. Ну, так, стало быть, - говорил Щетинин, приподымаясь и заглядывая Марье Николавне в лицо, - стало быть, ты не сердишься. Это главное.

- Нет: да ведь я и тогда не сердилась. Ведь это совсем не то. Ну, что же там в городе?

- Чтo, в городе такая мерзость! Перепились все, как сапожники. Только всего и было. Однако уж светает.

- В самом деле, - сказала Марья Николавна вставая. - Так я завтра же начну это. Переговорю, во-первых, с Рязановым...

- Да, да; это хорошо.

- А потом... И начну. Только вот... Погоди!

Щетинин хотел ее обнять.

- Только вот книг нужно достать.

- Достанем, всего достанем.

- Ты в город-то ездил. Ах, какая я глупая!

- А что?

- Ты там бы мог купить.

- Что ж такое? Можно послать.

- Так ты завтра же... Постой! Завтра же пошли!

- Пошлю. Как же я устал-то, господи! - говорил Щетинин, потягиваясь. Ну, теперь спать!

VII

На другой день Щетинин встал раньше всех, один напился чаю и уехал на хутор, на целый день.

Марья Николавна долго ждала Рязанова за самоваром, наконец послала за ним во флигель, - оказалось, что он чуть свет ушел куда-то и еще не возвращался. Она пошла было в сад, но потом вдруг вернулась домой. Придя в свою комнату, она открыла рабочий столик, достала оттуда начатые рукавчики, взяла иголку и принялась было шить; потом опять распорола, выдернула иголку, оторвала кончик нитки и опустила руки на работу.

Так просидела она с полчаса, отвернувшись в сторону и в раздумье перебирая пальцами свое платье; только глаза ее медленно переходили с одной вещи на другую, ни на чем не останавливаясь и ничего не выражая, кроме одной какой-то мысли, которая не давала ей покоя. Пасмурный свет из окна, проходя сквозь зеленую занавеску, бледно ложился на одну сторону ее красивого, но и без того печального лица, неясно обозначая щеку, висок с неподвижною бровью и далеко откинутую назад темную косу.

Вошла горничная.

- Что ты, Поля? - мельком взглянув на нее, спросила Марья Николавна.

- Блюзку запошить прикажете или только сметать пока вперед - иголку?

- Все равно. Сама увидишь, как лучше.

Горничная молчала.

- Ну, запошей, что ли.

- Там вон девочку привели, - улыбаясь, сказала горничная.

- Какую девочку?

- Да мать привела, крестьянскую. Больная.

Горничная фыркнула.

- Что ж ты смеешься?

- Очень уж смешно. У девочки в ухе...

Горничная опять засмеялась.

- Что ж у ней в ухе?

- Горох вырос.

- Как горох вырос?

- Да извольте сами посмотреть. Обыкновенно, ребятенки баловались, засунули ей в ухо горошину; он у ней там и вырос. Видно, извольте поглядеть, из уха росток торчит.

Оказалось, у девочки действительно из уха виднелся росток.

Марья Николавна достала шпилькою горошину и налила девочке в ухо деревянного масла. Баба вытащила из-за пазухи четыре яйца и подала их Марье Николавне.

- Зачем это? Мне не надо.

- Ну! - сказала баба, все-таки отдавая яйца.

- Нет, право, мне не надо.

- Ну! Ничаво.

Баба старалась поймать ее руку.

- Ах, какая ты! Ведь я тебе сказала, что не возьму, - говорила Марья Николавна, спрятав свои руки.

- О? Ну, мотри же! А то возьми! Что ж?.. Ничаво.

- Не возьмет. Дура! Говорят тебе, - смеясь, прибавила горничная.

- Да ведь у нас денег нету. Какие у нас деньги?

Марья Николавна улыбнулась.

- А то я пзнички 1 принесу коли.

- Ничего мне не надо.

- Ну, благодарим покорно, - кланяясь, говорила баба. - Целуй у барыни ручку, - сказала она своей девочке. - Проси ручку! Сопли-то утри! Скажи: пожалуйте, мол, сударыня, ручку! Проси скорей!

- Нет, нет; и этого не надо, - конфузясь, говорила Марья Николавна. - А ты лучше вот что послушай-ка!

- Чаво-с?

Баба самой себе утерла нос.

- Ты из какой деревни?

- Мы-то?

- Ну, да.

- А мы вот кaменски.

- Это недалеко ведь, кажется?

- Возлe. За речкой-то вот.

- Который год твоей девочке?

- Девочки-ти? Да, мотри, никак девятый годочек пошел.

Марья Николавна нагнулась к девочке и взяла ее за подбородок. Девочка пугливо вскинула глазами кверху и ухватилась за подол своей матери.

- Как тебя зовут? - спросила девочку Марья Николавна.

Девочка молчала.

- Что ж ты, дура, молчишь? - говорила ей мать. - Скажи: Фроськой, мол, сударыня. Говори скорей!

- Фроськой, - прошептала девочка, схватилась обеими руками за мать и уткнулась носом ей в живот.

- Послушай, милая, - вдруг как-то решительно заговорила Марья Николавна и улыбнулась. - Отдай ее мне, я буду ее учить.

Баба взглянула на Марью Николавну и тоже улыбнулась и, нагнувшись к девочке, сказала:

- Вон, слышишь, барыня-то что говорит? Учить, говорит. Чу, мотри не балуй! Как забалуешь, учить.

Девочка взглянула на Марью Николавну и сейчас же опять спряталась.

- Ах, нет. Ты не понимаешь, - торопливо заговорила Марья Николавна. - Я ведь это не нарочно говорю. В самом деле, давай я ее буду учить.

- Ох, уж барыня! Что только они выдумают! - смеясь, говорила горничная.

Баба смотрела на них в недоумении.

- Грамоте учить. Знаешь, читать и писать, - толковала бабе Марья Николавна.

- Это на что же так-то? - не понимая, спрашивала баба.